Крошка Цахес, по прозванию Циннобер - Страница 8

молчании, тогда как Фабиан без умолку рассказывал всевозможные веселыеистории. Сюда замешался и всякий вздор, как то частенько случается, колибез умолку рассказывают что-нибудь веселое.

Когда наконец они вступили в прохладную сень благоухающей рощи, когдазашептали кусты, словно обмениваясь нетерпеливыми вздохами, когда вдалекезазвучали чудесные мелодии журчащих ручьев и пение лесных птиц пробудилоэхо в горах, — Бальтазар внезапно остановился, широко распростер руки,словно собирался нежно обнять кусты и деревья, и воскликнул:

— О, теперь мне снова хорошо, несказанно хорошо!

Фабиан с некоторым замешательством поглядел на своего друга, словночеловек, который не понял, о чем идет речь, и не знает, как ему поступить.Тут Бальтазар схватил его за руку и воскликнул, полон восторга:

— Не правда ли, брат, и твое сердце раскрылось и ты постигаешьблаженную тайну лесного уединения?

— Я не совсем понимаю тебя, любезный брат, — отвечал Фабиан, — но ежелиты полагаешь, что прогулка в лесу оказывает на тебя благотворное действие,то я с таким мнением совершенно согласен. Разве я сам не охотник допрогулок, особливо в доброй компании, когда можно вести разумную ипоучительную беседу? К примеру, истинное удовольствие гулять за городом снашим профессором Мошем Терпином. Он знает каждое растеньице, каждуюбылинку и скажет, как она называется и к какому виду принадлежит, и притомон рассуждает о ветре и о погоде…

— Остановись, — вскричал Бальтазар, — прошу тебя, остановись! Тыупомянул о том, что могло бы привести меня в бешенство, если бы у меня небыло некоторого утешения. Манера профессора рассуждать о природе разрываетмне сердце. Или, лучше сказать, меня охватывает зловещий ужас, словно явижу умалишенного, который в шутовском безумии мнит себя королем иповелителем и ласкает сделанную им же самим соломенную куклу, воображая,что обнимает свою царственную невесту. Его так называемые опытыпредставляются мне отвратительным глумлением над божественным существом,дыхание которого обвевает нас в природе, возбуждая в сокровенной глубиненашей души священные предчувствия. Нередко меня берет охота переколотитьего склянки и колбы, разнести всю его лавочку, когда б меня не удерживаламысль, что обезьяна все равно не отстанет от игры с огнем, пока не обожжетсебе лапы. Вот, Фабиан, какие чувства тревожат меня, отчего сжимается моесердце на лекциях Моша Терпина, — и тогда вам кажется, что я стал ещеболее задумчив и нелюдим. Мне словно чудится, что дома готовы обрушитьсяна мою голову, неописуемый страх гонит меня из города. Но здесь, здесь моюдушу посещает сладостный покой. Лежа на траве, усеянной цветами, явсматриваюсь в беспредельную синеву неба, и надо мной, над ликующим лесомтянутся золотые облака, словно чудесные сны из далекого мира, полногоблаженной отрады! О Фабиан, тогда и в собственной моей груди рождаетсякакой-то дивный гений, я внимаю, как он ведет таинственные речи с кустами,деревьями, струями лесного ручья, и я не в силах передать тебе, какоеблаженство наполняет все мое существо сладостно-тоскливым трепетом.

— Ну вот, — воскликнул Фабиан, — ну вот опять ты завел старую песню отоске и блаженстве, говорящих деревьях и лесных ручьях. Все твои стихиизобилуют этими приятными предметами, что весьма сносны для слуха и могутбыть употреблены с пользой, если не искать тут чего-нибудь большего. Носкажи мне, мой превосходный меланхоликус, ежели лекции Моша Терпина стольужасно оскорбляют тебя и сердят, то скажи мне, чего ради ты на нихтаскаешься, ни одной не пропустишь, хотя, правда, всякий раз сидишьбезмолвный и оцепеневший и, закрыв глаза, словно грезишь?

— Не спрашивай, — отвечал Бальтазар, потупив очи, — не спрашивай меняоб этом, любезный друг. Неведомая сила влечет меня каждое утро к дому МошаТерпина. Я наперед знаю свои муки и все же не в силах противиться. Темныйрок гонит меня!

— Ха-ха! — громко рассмеялся Фабиан, — ха-ха-ха! Как тонко, какпоэтично, какая мистика! Неведомая сила, что влечет тебя к дому МошаТерпина, заключена в темно-голубых глазах прекрасной Кандиды. То, что тыпо уши влюблен в хорошенькую дочку профессора, всем нам давно известно, апотому мы и извиняем все твои бредни и дурацкое поведение. С влюбленнымиуж всегда так. Ты находишься в первом периоде любовного недуга, и тебепридется на исходе юности проделать все те нелепые дурачества, с которымимы, я и многие другие, слава богу, покончили еще в школе, не привлекаябольшого числа зрителей. Но поверь мне, душа моя…

Фабиан снова взял под руку своего друга и быстро зашагал с ним дальше.Они только что вышли из чащи на широкую дорогу, пролегавшую через лес.Вдруг Фабиан завидел вдалеке мчавшуюся на них в облаке пыли лошадь безседока.

— Эй-эй! — воскликнул он, прерывая свою речь. — Эй, глянь, да, никак,проклятая кляча удрала, сбросив седока… Надобно ее поймать, а потомпоискать в лесу и всадника. — С этими словами он стал посреди дороги.

Лошадь все приближалась, и можно было заметить, что по бокам ее какбудто болтаются ботфорты, а на седле копошится и шевелится что-то черное.Вдруг под самым носом Фабиана раздалось протяжное, пронзительное: «Тпрру!Тпрру!» — ив тот же миг над головой его пролетела пара ботфорт и какой-тостранный маленький черный предмет прокатился у него между ногами. Огромнаялошадь стала как вкопанная и, вытянув шею, обнюхивала своего крошечногохозяина, барахтавшегося в песке и наконец с трудом поднявшегося на ноги.