Крошка Цахес, по прозванию Циннобер - Страница 6

Филадельфус, будучи в далеком путешествии, писал другу своему Руфину,находится следующее замечательное место:

«Ты знаешь, любезный Руфин, что я ничего на свете так не страшусь и неизбегаю, как палящих лучей солнца, кои снедают все силы моего тела и стольослабляют и утомляют дух мой, что все мои мысли сливаются в некий смутныйобраз, и я напрасно тщусь уловить умственным взором что-либо отчетливое.Оттого я имею обыкновение в эту жаркую пору отдыхать днем, а ночьюпродолжаю свое странствование. Так и прошедшей ночью я был в пути. Внепроглядной тьме мой возница сбился с настоящей удобной дороги и нечаянновыехал на шоссе. Несмотря на то что жестокие толчки бросали меня изстороны в сторону и покрытая шишками голова моя была весьма схожа с мешкомгрецких орехов, я пробудился от глубокого сна не раньше, чем когда ужасныйтолчок выбросил меня из кареты на жесткую землю. Солнце ярко светило мне влицо, а за шлагбаумом, что был прямо передо мною, я увидел высокие башнибольшого города. Возница горько сетовал, что о большой камень, лежавшийпосреди дороги, разбилось не только дышло, но и заднее колесо кареты, и,казалось, весьма мало, а то и вовсе не печалился обо мне. Я, как иподобает мудрецу, сдержал свой гнев и лишь с кротостью крикнул парню, чтоон, проклятый бездельник, мог бы взять в толк, что Птоломей Филадельфус,прославленнейший ученый своего времени, сидит на задн…, и оставить дышлодышлом, а колесо колесом. Тебе, любезный Руфин, известно, какой властьюнад человеческими сердцами я обладаю. И вот возница во мгновение окаперестал сетовать и с помощью шоссейного сборщика, перед домиком которогостряслась беда, поставил меня на ноги. По счастью, я нигде особенно незашибся и был в силах тихонечко побрести дальше, меж тем как возница струдом тащил за мной поломанную карету. Неподалеку от ворот завиденногомною в синеющей дали города мне повстречалось множество людей стольдиковинного обличья и в столь странных одеждах, что я принялся теретьглаза, дабы удостовериться, впрямь ли я бодрствую, или, быть может,сумбурный дразнящий сон перенес меня в неведомую сказочную страну. Этилюди, коих я по праву мог считать жителями города, из ворот которого онивыходили, носили длинные, широченные штаны, на манер японских, издрагоценнейших тканей — бархата, Манчестера, тонкого сукна, а то и холста,пестро расшитого галунами, красивыми лентами и шнурками, и куцые, едваприкрывающие живот детские курточки, по большей части светлых тонов;только немногие были в черном. Нечесаные волосы в естественном беспорядкеспадали на плечи и спину, а на голове у каждого была нахлобучена маленькаястранного вида шапочка. У иных шеи были совершенно открыты, как у турок инынешних греков, другие, напротив, носили вокруг шеи и на груди кускибелого полотна, довольно схожие с теми воротниками, что тебе, любезныйРуфин, доводилось видеть на портретах наших предков. Несмотря на то чтовсе эти люди казались весьма молодыми, голоса у них были низкие и грубые,движения отличались неловкостью; у некоторых под самым носом лежала узкаятень, словно бы от усов. У иных сзади из курточек торчали длинные трубки,на которых болтались большие шелковые кисти. Другие же повытаскивалитрубки из карманов и приладили к ним снизу маленькие, средние, а то ивесьма большие диковинной формы головки и с немалой ловкостью, поддуваясверху в тоненькую, все более сужающуюся на конце трубку, пускали искусныеклубы дыма. Некоторые держали в руках широкие сверкающие мечи, словно шлинавстречу неприятелю; у иных были пристегнуты пряжками к спине илинавешаны по бокам маленькие кожаные и жестяные коробочки.

Вообрази себе, любезный Руфин, как я, стремясь обогатить свои познанияприлежным наблюдением всякого нового для меня феномена, остановился ивперил взор свой в этих странных людей. Тут они окружили меня, крича вовсе горло: «Филистер, филистер!» — и разразились ужаснейшим смехом. Этоменя раздосадовало. Ибо, дражайший Руфин, может ли быть для великогоученого что-либо обиднее, чем сопричисление к народу, который за несколькотысяч лет перед тем был побит ослиной челюстью? Я взял себя в руки и сприсущим мне достоинством громко объявил собравшемуся вокруг менястранному люду, что я, следует надеяться, нахожусь в цивилизованномгосударстве и потому обращусь в полицию и в суд, дабы отплатить зананесенную мне обиду. Тут все они подняли рев; к тому же и те, что доселееще не дымили, повытаскивали из карманов назначенные для того машины, ивсе принялись пускать мне в лицо густые клубы дыма, который, как я толькотеперь приметил, вонял совсем невыносимо и оглушал мои чувства. Затем ониизрекли надо мной своего рода проклятие, столь мерзкое, что я, любезныйРуфин, не хочу его тебе повторять. Я и сам вспоминаю о нем с невыразимымужасом. Наконец они покинули меня с громким оскорбительным смехом, и мнепочудилось, будто в воздухе замирает слово: «Арапник!» Возница мой, всеслышавший и видевший, сказал, ломая руки:

— Ах, дорогой господин, коли уж произошло то, что случилось, то, богаради, не входите в этот город. С вами, как говорится, ни одна собаказнаться не будет, и вы будете в беспрестанной опасности подвергнутьсяпобо…

Я не дал честному малому договорить и с возможной поспешностью обратилстопы свои к ближайшей деревне. В одинокой комнатушке единственного вовсей деревеньке постоялого двора сижу и пишу все это тебе, дражайшийРуфин! Насколько будет возможно, я соберу известия об этом неведомом