величественной осанкой и несколько горделивой властностью. Ее лицо, хотяего и можно было назвать совершенно прекрасным, особенно когда она, посвоему обыкновению, устремляла вперед строгий, неподвижный взор, все жепроизводило какое-то странное, почти зловещее впечатление, что следовалопрежде всего приписать необычной странной складке между бровей,относительно чего толком не известно, дозволительно ли канониссам носитьна челе нечто подобное; но притом часто в ее взоре, преимущественно в тупору, когда цветут розы и стоит ясная погода, светилась такаяприветливость и благоволенье, что каждый чувствовал себя во властисладостного, непреодолимого очарования. Когда я в первый и последний разимел удовольствие видеть эту даму, то она, судя по внешности, была всовершеннейшем расцвете лет и достигла зенита, и я полагал, что на моюдолю выпало великое счастье увидеть ее как раз на этой поворотной точке идаже некоторым образом устрашиться ее дивной красоты, которая очень скоромогла исчезнуть. Я был в заблуждении. Деревенские старожилы уверяли, чтоони знают эту благородную госпожу с тех пор, как помнят себя, и что онаникогда не меняла своего облика, не была ни старше, ни моложе, ни дурнее,ни красивее, чем теперь. По-видимому, время не имело над ней власти, и ужеодно это могло показаться удивительным. Но тут добавлялись и различныеиные обстоятельства, которые всякого, по зрелому размышлению, повергали втакое замешательство, что под конец он совершенно терялся в догадках.Во-первых, весьма явственно обнаруживалось родство фрейлейн Розеншен сцветами, имя коих она носила. Ибо не только во всем свете не былочеловека, который умел бы, подобно ей, выращивать столь великолепныетысячелепестковые розы, но стоило ей воткнуть в землю какой-нибудьиссохший, колючий прутик, как на нем пышно и в изобилии начиналипроизрастать эти цветы. К тому же было доподлинно известно, что во времяуединенных прогулок в лесу фрейлейн громко беседует с какими-то чудеснымиголосами, верно исходившими из деревьев, кустов, родников и ручьев. Иоднажды некий молодой стрелок даже подсмотрел, как она стояла в леснойчаще, а вокруг нее порхали и ласкались к ней редкостные, не виданные вэтой стране птицы с пестрыми, сверкающими перьями и, казалось, веселощебеча и распевая, поведывали ей различные забавные истории, отчего онарадостно смеялась. Все это привлекло к себе внимание окрестных жителейвскоре же после того, как фрейлейн фон Розеншен поступила в приют дляблагородных девиц. Ее приняли туда по повелению князя; а посему баронПретекстатус фон Мондшейн, владелец поместья, по соседству с коимнаходился приют и где он был попечителем, против этого ничего не могвозразить, несмотря на то что его обуревали ужаснейшие сомнения. Напрасныбыли его усердные поиски фамилии Розенгрюншен в «Книге турниров» Рикснераи в других хрониках. На этом основании он справедливо мог усомниться вправах на поступление в приют девицы, которая не могла представитьродословной в тридцать два предка, и наконец, совсем сокрушенный, сослезами на глазах просил ее, заклиная небом, по крайности, называть себяне Розенгрюншен, а Розеншен, ибо в этом имени заключен хоть некоторыйсмысл и тут можно сыскать хоть какого-нибудь предка. Она согласилась ему вугоду. Быть может, разобиженный Претекстатус так или иначе обнаружил своюдосаду на девицу без предков и подал тем повод к злым толкам, которые всебольше и больше разносились по деревне. К тем волшебным разговорам в лесу,от коих, впрочем, не было особой беды, прибавились различныеподозрительные обстоятельства; молва о них шла из уст в уста ипредставляла истинное существо фрейлейн в свете весьма двусмысленном.Тетушка Анна, жена старосты, не обинуясь, уверяла, что всякий раз, когдафрейлейн, высунувшись из окошка, крепко чихнет, по всей деревне скисаетмолоко. Едва это подтвердилось, как стряслось самое ужасное. Михель,учительский сын, лакомился на приютской кухне жареным картофелем и былзастигнут фрейлейн, которая, улыбаясь, погрозила ему пальцем. Рот упаренька так и остался разинутым, словно в нем застряла горячая жаренаякартофелина, и с той поры он принужден был носить широкополую шляпу, а тодождь лил бы бедняге прямо в глотку. Вскоре почти все убедились, чтофрейлейн умеет заговаривать огонь и воду, вызывать бурю и град, насылатьколтун и тому подобное, и никто не сомневался в россказнях пастуха, будтоон в полночь с ужасом и трепетом видел, как фрейлейн носилась по воздухуна помеле, а впереди ее летел преогромный жук, и синее пламя полыхало межего рогов!
И вот все пришло в волнение, все ополчились на ведьму, а деревенскийсуд порешил ни много ни мало, как выманить фрейлейн из приюта и бросить вводу, дабы она прошла положенное для ведьмы испытание. Барон Претекстатусне восставал против этого и, улыбаясь, говорил про себя: «Так-то вот ибывает с простыми людьми, без предков, которые не столь древнего изнатного происхождения, как Мондшейн». Фрейлейн, извещенная о грозящейопасности, бежала в княжескую резиденцию, вскоре после чего баронПретекстатус получил от владетельного князя кабинетский указ, посредствомкоего до сведения барона доводилось, что ведьм не бывает, и повелевалосьза дерзостное любопытство зреть, сколь искусны в плавании благородныеприютские девицы, деревенских судей заточить в башню, остальным жекрестьянам, а также их женам, под страхом чувствительного телесного
