Крошка Цахес, по прозванию Циннобер - Страница 27

драгоценнейшую дичь, редчайших животных, коих он, дабы исследовать ихестество, велит зажаривать и съедает. Теперь он пишет (или, по крайности,уверяет, что пишет) трактат, по какой причине вино несхоже по вкусу сводой, а также оказывает иное действие, и сочинение это он намеренпосвятить своему зятю. В сих целях Циннобер исхлопотал Мошу Терпинудозволение в любое время производить штудии в княжеском винном погребе. Онуже проштудировал пол-оксгофта старого рейнвейна, равно как и несколькодюжин шампанского, а теперь приступил к бочке аликанте. Погребщик вотчаянии ломает руки. Итак, профессору, который, как тебе известно, самыйбольшой лакомка на свете, повезло, и он вел бы весьма привольную жизнь,если бы часто не приходилось ему, когда град побьет поля, поспешновыезжать в деревню, чтобы объяснить княжеским арендаторам, отчегослучается град, дабы и этим глупым пентюхом малость перепало от науки иони могли бы впредь остерегаться подобных бедствий и не требоватьувольнения от арендной платы по причине несчастья, в коем никто, кроме нихсамих, не повинен.

Министр никак не может позабыть принятые от тебя побои. Он поклялсяотомстить. Тебе уж больше нельзя показываться в Керепесе. И меня он тожежестоко преследует, так как я подглядел его таинственное обыкновениепричесываться у крылатых дам. До тех пор пока Циннобер будет любимцемкнязя, мне нечего и рассчитывать заступить какую-нибудь порядочнуюдолжность. Моя несчастливая звезда беспрестанно приводит меня к встрече сэтим уродом там, где я совсем не ожидаю, и всякий раз роковым для меняобразом. Недавно министр во всем параде, при шпаге, звезде и орденскойленте, был в зоологическом кабинете и, по своему обыкновению, подпершисьтросточкой, стоял на цыпочках перед стеклянным шкафом с редчайшимиамериканскими обезьянами. Чужестранцы, обозревавшие кабинет, подходят кшкафу, и один из них, завидев нашего альрауна, восклицает: «Ого! Какаямилая обезьяна! Какой прелестный зверек — украшение всего кабинета. А какназывается эта хорошенькая обезьянка? Откуда она родом?»

И вот смотритель кабинета, коснувшись плеча Циннобера, весьма серьезноотвечает:

— Да, это прекраснейший экземпляр, великолепный бразилец, такназываемый Mycetes Beelzebub — Simia Beelzebub Linnei — niger, barbatus,podiis caudaque apice brunneis — обезьяна-ревун.

— Сударь, — окрысился малыш на смотрителя, — сударь, я полагаю, вылишились ума или совсем спятили, я никакой не Beelzebub caudaque, — необезьяна-ревун, я Циннобер, министр Циннобер, кавалер орденаЗелено-пятнистого тигра с двадцатью пуговицами!

Я стою неподалеку, и когда б мне пришлось умереть на месте, я и то быне удержался — я просто заржал от смеха.

— А, и вы тут, господин референдарий? — прохрипел он, и его колдовскиеглаза засверкали.

Бог весть как это случилось, но только чужестранцы продолжали приниматьего за самую прекрасную, редкостную обезьяну, которую им когда-нибудьдовелось видеть, и захотели непременно угостить его ломбардскими ореха ми,которые повытаскивали из карманов. Циннобер при шел в такую ярость, что немог передохнуть, и ноги у него подкосились. Камердинер, которого позвали,принужден был взять его на руки и снести в карету.

Я и сам не могу объяснить, отчего это происшествие было мне как бымерцанием надежды. Это первая неудача постигшая маленького оборотня.

Намедни, насколько мне известно, Циннобер рано по утру воротился изсада весьма расстроенный. Должно быть, кралатая женщина не явилась, таккак от его прекрасных кудрей не осталось и помина. Говорят, теперь еговсклокоченные лохмы свисают на плечи, и князь Барсануф заметил ему: «Непренебрегайте чрезмерно вашей прической, дорогой министр, я пришлю к вамсвоего куафера». На что Циннобер весьма учтиво ответил, что он велит этогопарня, когда тот заявится, выбросить в окошко. «Великая душа! К вам и неподступиться!» — промолвил князь и горько заплакал.

Прощай, любезный Бальтазар! Не оставляй надежды да прячься получше,чтобы они тебя не схватили!»

В совершенном отчаянии от всего, о чем писал ему друг, Бальтазар убежалв самую чащу леса и принялся громко сетовать.

— Надеяться! — воскликнул он. — И я еще должен на деяться, когда всякаянадежда исчезла, когда все звезды померкли и темная-претемная ночьобъемлет меня, безутешного? Злосчастный рок! Я побежден темными силами,губительно вторгшимися в мою жизнь! Безумец, я возлагал надежды наПроспера Альпануса, что своим адским искусством завлек меня и удалил изКерепеса, сделав так, что удары, которые я наносил изображению в зеркало,посыпались в действительности на спину Циннобера. Ах, Кандида! Когда бтолько мог я позабыть это небесное дитя! Но искра любви пламенеет во мневсе сильнее и жарче прежнего. Повсюду вижу я прелестный образвозлюбленной, которая с нежной улыбкой, в томлении простирает ко мне руки.Я ведь знаю! Ты любишь меня, прекрасная, сладчайшая Кандида, и в том моябезутешная, смертельная мука, что я не в силах спасти тебя от бесчестныхчар, опутавших тебя! Предательский Проспер! Что сделал я тебе, что тыстоль жестоко дурачишь меня?

Смерклось: все краски леса смешались в густой серой мгле. И вдругсверкнул какой-то странный отблеск, словно вечерняя заря вспыхнула межкустов и деревьев, и тысячи насекомых, шелестя крыльями, с жужжаниемподнялись в воздух. Светящиеся золотые жуки носились взад и вперед,пестрые нарядные бабочки порхали, осыпая душистую цветочную пыльцу. Шелести жужжание становились все нежнее, переходя в сладостно журчащую музыку,