— Прощай, милое дитя мое! Будь разумен, будь разумен, насколькосможешь.
Малыш отвечал:
— Adieu, матушка, разума у меня довольно, тебе не нужно повторять мнеэто так часто.
Незнакомка медленно поднялась и исчезла в воздухе.
Пульхер и Адриан оцепенели от изумления. Но едва Циннобер собралсяудалиться, референдарий выскочил из кустов и громко закричал:
— С добрым утром, господин тайный советник по особым делам! Э! Да какславно вы причесаны!
Циннобер оглянулся и, завидев референдария, бросился было бежать. Но,по неуклюжести своей и природной слабости ног, он споткнулся и упал ввысокую траву, так что стебли сомкнулись над ним и он очутился в росянойванне. Пульхер подскочил к малышу и помог ему стать на ноги, но Цинноберзагнусавил:
— Сударь, как попали вы в мой сад? Проваливайте ко всем чертям! — Тутон запрыгал и бросился опрометью домой.
Пульхер написал Бальтазару об этом удивительном происшествии и обещалему усугубить наблюдение за маленьким колдовским отродьем. Казалось,Циннобер был безутешен от того, что с ним приключилось. Он велел уложитьсебя в постель и так стонал и охал, что весть о его внезапном недуге скородошла до министра Мондшейна, а затем и до князя Барсануфа.
Князь Барсануф тотчас послал к маленькому любимцу своего лейб-медика.
— Достойнейший господин тайный советник, — сказал лейб-медик, пощупавпульс, — вы жертвуете собой для отечества. Усердные труды уложили вас впостель, беспрестанное напряжение ума послужило причиной несказанных вашихстраданий, кои вы принуждены претерпевать. Вы весьма бледны и совсемосунулись, однако ваша бес ценная голова так и пылает! Ай-ай! Только невоспаление мозга! Неужто это вызвано неустанным попечением о благегосударства? Едва ли это возможно! Но, позвольте!
Лейб-медик, должно быть, заметил на голове Циннобера ту самую краснуюполоску, которую открыли Пульхер и Адриан. И он, производя в отдалениинесколько магнетических пассов и со всех сторон подув на больного, которыйпри этом весьма явственно мяукал и пронзительно пищал, хотел провестирукой по голове и ненароком коснулся красной полоски. Но тут Циннобер,вскипев от ярости, подскочил и маленькой костлявой ручонкой влепиллейб-медику, который как раз в это время наклонился над ним, такуюоплеуху, что отдалось по всей комнате.
— Что вам надобно, — вскричал Циннобер, — что вам от меня надобно, чегоради вы ерошите мои волосы? Я совсем но болен, я здоров, я тотчас встану ипоеду к министру на совещание, проваливайте!
Лейб-медик в страхе поспешил прочь. Но когда он рассказывал князюБарсануфу, как с ним обошлись, то последний в восторге воскликнул:
— Какое усердие в служении государству! Какое достоинство, какоевеличие в поступках! Что за человек этот Циннобер!
— Мой любезнейший господин тайный советник, — обратился к Цинноберуминистр Претекстатус фон Мондшейн, — как прекрасно, что вы, невзирая навашу болезнь, прибыли на конференцию. Я составил мемориал по важнейшемудолу с какатукским двором, — составил сам и прошу вас доложить его князю,ибо ваше вдохновенное чтение возвысит целое, автором коего меня тогдапризнает князь!
Мемориал, которым хотел блеснуть Претекстатус, составлен был не кеминым, как Адрианом.
Министр отправился вместе с малышом к князю. Циннобер вытащил изкармана мемориал, врученный ему министром, и принялся читать. Но так какиз его чтения ровно ничего не получалось и он нес чистейшую околесицу,ворчал и урчал, то министр взял у него из рук бумагу и стал читать сам.
Князь, видимо, был в совершенном восхищении, он дозволил заметить своеодобрение, беспрестанно восклицая:
— Прекрасно! Изрядно сказано! Великолепно! Превосходно!
Как только министр кончил, князь подошел прямо к Цинноберу, поднял его,прижал к груди, как раз к тому месту, где у него, то есть у князя,красовалась большая звезда Зелено-пятнистого тигра, и, заикаясь ивсхлипывая, воскликнул:
— Нет, какой человек! Какой талант! Какое усердие! Какая любовь! Этопросто невероятно, невероятно! — И слезы градом сыпались из его глаз.Потом сдержаннее: — Циннобер! Я назначаю вас своим министром! Пребывайтеверным и преданным отечеству, пребывайте доблестным слугой Барсануфа,который будет вас ценить, будет вас любить!
И затем, нахмурившись, обратился к министру:
— Я примечаю, любезный барон фон Мондшейн, что с некоторых пор вашисилы иссякают. Отдых в ваших имениях будет вам благотворен! Прощайте!
Министр фон Мондшейн удалился, бормоча сквозь зубы нечто невнятное ибросая яростные взгляды на Циннобера, который, по своему обыкновению,подперся тросточкой, привстал на цыпочки и с горделивым и дерзким видомозирался по сторонам.
— Я должен, — сказал князь, — я должен отличить вас, дорогой мойЦиннобер, как то подобает по вашим высоким заслугам. Посему примите из