С этими словами он увлек Фабиана в соседнюю комнату и проговорил:
— Сделай одолжение, посмотри на меня хорошенько и скажи мне откровеннои по совести, в самом ли деле я студент Бальтазар, или нет, впрямь ли тыФабиан, верно ли, что мы в доме Моша Терпина, — или это сон, или мыпосходили с ума? Потяни меня за нос или встряхни, чтоб я избавился отэтого проклятого наваждения.
— Ну, как это ты можешь, — возразил Фабиан, — ну, как это ты можешь такбесноваться из простой ревности, оттого что Кандида поцеловала малыша.Тебе все же надобно признать, что стихотворение, которое прочитал малыш, ив самом деле превосходно.
— Фабиан, — в глубочайшем изумлении вскричал Бальтазар, — что тыговоришь?
— В самом деле, — продолжал Фабиан, — в самом деле стихотворение малышабыло превосходно, и я нахожу, что он заслужил поцелуй Кандиды. Вообще мнесдается, в нем кроется много такого, что дороже красивой наружности. Дажеего фигура уже не кажется мне столь отвратительной, как сперва. Во времячтения стихов внутреннее воодушевление скрасило черты его лица, так что онподчас казался мне привлекательным, стройным юношей, невзирая на то чтоего голова чуть виднелась из-за стола. Оставь свою вздорную ревность иподружись с ним как поэт с поэтом.
— Что? — вскричал в гневе Бальтазар. — Что? Мне еще подружиться спроклятым оборотнем, которого я охотно задушил бы вот этими руками!
— Итак, — сказал Фабиан, — итак, ты совсем глух к голосу разума. Однакож возвратимся в залу: там, верно, случилось что-нибудь новое, я слышугромкие похвалы!
Бальтазар машинально последовал за своим другом.
Когда они вошли, посреди залы одиноко стоял Мош Терпин, в руках у негоеще были инструменты, с помощью которых он, по-видимому, производилкакой-то физический опыт; лицо его хранило величайшее изумление. Всеобщество столпилось вокруг маленького Циннобера. Опершись на трость, онстоял на цыпочках и с гордым видом принимал похвалы, сыпавшиеся со всехсторон. Но вот все опять обратились к профессору, который показывал новыйвесьма искусный фокус. Едва он кончил, как все снова окружили малыша,восклицая:
— Великолепно, превосходно, милейший господин Циннобер!
Наконец и Мош Терпин подскочил к малышу и громче всех завопил:
— Великолепно, превосходно, милейший господин Циннобер!
Среди гостей был и юный принц Грегор, обучавшийся в университете. Принцбыл наделен приятнейшей внешностью, какую только можно себе представить, ипритом в его обращении было столько благородства и непринужденности, чтоявственно сказывалось и высокое происхождение, и привычка вращаться ввысшем свете.
Принц Грегор ни на одно мгновение не отходил от Циннобера и расточалему непомерные похвалы как превосходнейшему поэту и искуснейшему физику.
Странное зрелище являли они друг подле друга.
Рядом со статным Грегором совсем диковинным казался этот крошечныйчеловечек, который, высоко задрав нос, сам едва держался на тоненькихножках. Однако взоры всех женщин были устремлены не на принца, а намалыша, который беспрестанно подымался на цыпочки и тут же сноваопускался, весьма напоминая этим картезианского чертика.
Профессор Мош Терпин подошел к Бальтазару и сказал:
— Ну, что вы скажете о моем протеже, о моем любезном Циннобере? В неммного кроется, и когда я на него погляжу хорошенько, то угадываю, какое,собственно, тут замешано обстоятельство. Пастор, который вырастил его ирекомендовал мне, весьма таинственно говорит о его происхождении. Нопоглядите только на его достойную осанку, на его благородное,непринужденное обращение. Он, нет сомнения, княжеской крови, быть может,даже принц.
В эту минуту доложили, что готов ужин. Циннобер, неуклюже ковыляя,подошел к Кандиде, неловко схватил ее за руку и повел к столу.
Непроглядной ночью, сквозь дождь и бурю, в бешенстве бежал несчастныйБальтазар домой.
Как итальянский скрипач Сбьокка грозил засунуть господинаЦиннобера в контрабас, а референдарий Пульхер не смог попасть в министерствоиностранных дел. — О таможенных чиновниках и конфискованных чудесах длядомашнего обихода. — Бальтазар заколдован с помощьюнабалдашника.
На мшистом камне в самой глуши леса сидел Бальтазар и задумчиво смотрелвниз в расселину, где ручей, пенясь, бурлил меж обломков скал и густыхзарослей. Темные тучи неслись по небу и скрывались за горами; шум воды идеревьев раздавался как глухой стон, к нему примешивались пронзительныекрики хищных птиц, которые подымались из темной чащи в небесные просторы илетели вслед убегающим облакам.
Бальтазару казалось, будто в чудесных лесных голосах слышитсябезутешная жалоба природы, словно сам он должен раствориться в этойжалобе, словно все бытие его — только чувство глубочайшего непреодолимогострадания. Сердце его разрывалось от скорби, и когда частые слезызастилали его глаза, чудилось, будто духи лесного ручья смотрят на него ипростирают к нему из волн белоснежные руки, чтобы увлечь его в прохладнуюглубь.
Вдруг вдалеке послышались веселые, звонкие звуки рожка; они принеслиутешение его душе и пробудили в нем страстное томление, а вместе с тем исладостную надежду. Он огляделся вокруг, и, пока доносились звуки рожка,зеленые тени леса не казались ему столь печальными, ропот ветра и шепот