Крошка Цахес, по прозванию Циннобер - Страница 13

— Кошка, кошка! Уберите кошку! — завопила какая-то слабонервная дама итотчас упала в обморок. С криками: «Кошка, кошка!» — бросились к выходудва престарелых господина, страдавших той же идиосинкразией.

Кандида, вылившая весь свой нюхательный флакон на упавшую в обморокдаму, тихо заметила Бальтазару:

— Каких бед натворили вы, господин Бальтазар, своим мерзкимпронзительным мяуканьем!

Бальтазар не мог понять, что с ним творится. Лицо его пылало от стыда идосады, он был не в силах вымолвить ни единого слова, сказать, что ведьзамяукал так ужасно не он, а маленький господин Циннобер.

Профессор Мош Терпин заметил тягостное замешательство юноши. Он подошелк нему и дружески сказал:

— Ну, дорогой господин Бальтазар, ну, успокойтесь, наконец! Я ведьотлично все видел. Пригнувшись к земле, прыгая на четвереньках, выбесподобно подражали рассерженному злобному коту. Я и сам люблю подобныешутки из естественной истории, но здесь, во время литературногочаепития…

— Позвольте, — сорвалось наконец с языка Бальтазара, — позвольте,почтеннейший господин профессор, так ведь то был не я!

— Ну, хорошо, хорошо! — перебил его профессор.

К ним подошла Кандида.

— Утешь, — обратился к ней Мош Терпин, — утешь, пожалуйста,любезнейшего Бальтазара, он совсем подавлен приключившейся тут сумятицей.

Доброй Кандиде от всего сердца было жаль бедного Бальтазара, который,потупив взор, стоял перед ней в совершенном замешательстве. Она протянулаему руку и, приветливо улыбаясь, прошептала:

— Какие, право, смешные бывают люди, что так боятся кошек.

Бальтазар с великой горячностью прижал руку Кандиды к губам.Исполненный чувства взор ее небесных очей покоился на нем. Бальтазар был внесказанном восторге и не помышлял более о Циннобере и кошачьем визге.Суматоха улеглась, спокойствие было восстановлено. У чайного столикасидела слабонервная дама и наслаждалась сухариками, макая их в ром иуверяя, что это подкрепляет ее душу, коей угрожают враждебные силы, такчто внезапный испуг сменяется томной надеждой.

Также два престарелых господина, которым на улице и в самом делепопался под ноги прыткий кот, возвратились успокоенные и засели, равно каки многие другие, за карточный стол.

Бальтазар, Фабиан, профессор эстетики и несколько молодых людей подселик дамам. Господин Циннобер тем временем пододвинул скамеечку и с помощьюее взобрался на диван, где уселся между двумя дамами, обводя всехгорделивым, сверкающим взором.

Бальтазар решил, что ему пора выступить со своими стихами о любвисоловья к алой розе. Поэтому он с приличествующей скромностью, которая вобычае у молодых поэтов, объявил, что, если бы он не боялся наскучить впричинить досаду, если бы он смел надеяться на благосклоннуюснисходительность почтенного собрания, он бы отважился прочитать стихи —последнее творение своей музы.

И так как дамы уже вдосталь наговорились обо всем, что случилось новогов городе, и так как девицы надлежащим образом обсудили последний бал упрезидента и даже пришли к некоторому согласию насчет новейшего фасонашляпок, а мужчины еще добрых два часа не могли рассчитывать на новоеугощение и выпивку, то все в один голос стали упрашивать Бальтазара нелишать общество столь божественного отдохновения.

Бальтазар вынул тщательно перебеленную рукопись и принялся читать.

Собственные стихи, со всей силой, со всей живостью возникшие изподлинного поэтического чувства, все сильнее воодушевляли его. Чтение еговсе более проникалось страстью, обнаруживая весь пыл любящего сердца. Онтрепетал от восторга, когда тихие вздохи, еле слышные «ах» женщин ивосклицания мужчин: «Великолепно, превосходно, божественно!» — убеждалиего в том, что стихи увлекли всех.

Наконец он кончил. Тут все вскричали:

— Какое творение! Сколько мысли! Сколько фантазии! Какие стихи! Какоеблагозвучие! Благодарим, благодарим, любезный господин Циннобер, забожественное наслаждение!

— Как? Что? — вскричал Бальтазар, но на него никто не обратил внимания,— все устремились к Цинноберу, который, сидя на диване, заважничал, словноиндюк, и противно сипел:

— Покорно благодарю, покорно благодарю, не взыщите. Это безделица, янабросал ее наскоро прошедшей ночью.

Но профессор эстетики вопил:

— Дивный, божественный Циннобер! Сердечный друг, после меня ты —первейший поэт на свете! Приди в мои объятия, прекрасная душа! — И онсгреб малыша с дивана, поднял его на воздух, стал прижимать к сердцу ицеловать. Циннобер при этом вел себя весьма непристойно. Он дубасилмаленькими ножонками по толстому животу профессора и пищал:

— Пусти меня, пусти меня! Мне больно, больно, больно! Я выцарапаю тебеглаза, я прокушу тебе нос!

— Нет! — вскричал профессор, опуская малыша на диван. — Нет, милыйдруг, к чему такая чрезмерная скромность.

Мош Терпин, оставив карточный стол, тоже подошел к ним, пожал крошечнуюручку Циннобера и сказал очень серьезно:

— Прекрасно, молодой человек, — отнюдь не преувеличивая, нет, малонарассказали мне об одухотворяющем вас высоком гении.

— Кто из вас, — снова закричал в полном восторге профессор эстетики, —кто из вас, о девы, наградит поцелуем дивного Циннобера за стихи, в коихвыражено сокровеннейшее чувство самой сильной любви?

Кандида встала, — щеки ее пылали, — она приблизилась к малышу,опустилась на колени и поцеловала его мерзкий рот, прямо в синие губы.

— Да, — вскричал Бальтазар, словно пораженный внезапным безумием, — да,