Крошка Цахес, по прозванию Циннобер - Страница 11

наружности маленького студента. Остальные стояли на том, что маленькийвсадник — красивый, стройный мужчина, тогда как Фабиан и Бальтазарпродолжали уверять, что им никогда не доводилось видеть болееотвратительного карлика. Тем дело и кончилось, и все разошлись весьмаозадаченные.

Давно смерклось, когда оба друга отправились домой. Вдруг Бальтазар,сам не зная как, проговорился, что он повстречался с профессором МошемТерпином и тот пригласил его к себе на завтрашний вечер.

— Вот счастливец! — вскричал Фабиан. — Вот рассчастливейший человек!Там ты увидишь и услышишь свою красотку, прелестную мамзель Кандиду,будешь с нею разговаривать!

Бальтазар, снова глубоко оскорбленный, бросился в сторону и хотелудалиться. Однако одумался, остановился и, с трудом поборов досаду,сказал:

— Должно быть, ты прав, любезный брат, когда считаешь меня безрассуднымвлюбленным шутом, я, пожалуй, и впрямь таков. Но это безрассудство —глубокая болезненная рана, томящая дух мой, и тот, кто неосторожноприкоснется к ней, может, причинив жестокую боль, побудить меня ковсяческим дурачествам. Поэтому, брат, ежели ты меня вправду любишь, то непроизноси при мне имени Кандиды.

— Ты опять, — возразил Фабиан, — ты опять смотришь на вещи ужаснотрагически, и в твоем состоянии от тебя иного и ожидать нельзя. Но, чтобне заводить с тобой мерзкой распри, обещаю, что уста мои не вымолвят имяКандиды, пока ты сам не подашь к тому повода. Дозволь только мне ещесказать, что, как я предвижу, твоя влюбленность доставит тебе немалуюдосаду. Кандида — премиленькая, славная девушка, но она никак не подходитк меланхолическому, мечтательному складу твоей души. Познакомишься ты сней покороче, и ее непринужденный, веселый нрав покажется тебе чуждымпоэзии, которой тебе всюду недостает. Ты предашься диковинным мечтаниям, ивсе кончится большим переполохом — ужасной воображаемой мукой иприличествующим сему отчаянием. Впрочем, я, равно как и ты, приглашен назавтра к нашему профессору, который займет нас весьма интереснымифизическими опытами. Ну! Спокойной ночи, удивительный мечтатель! Спи,ежели сможешь заснуть перед столь знаменательным днем, как завтрашний.

С этими словами Фабиан оставил своего друга, погруженного в глубокуюзадумчивость. Фабиан, пожалуй, не без основания предвидел всякого родапатетические злоключения, которые могут претерпеть Кандида и Бальтазар,ибо нрав и склад души обоих, казалось, и в самом деле подавали достаточныйк тому повод.

У Кандиды были лучистые, пронизывающие сердце глаза и чуть-чутьприпухлые алые губы, и она — с этим принужден согласиться всякий — былаписаная красавица. Я не припомню, белокурыми или каштановыми следовало быназвать прекрасные ее волосы, которые она умела так причудливо укладывать,заплетая в дивные косы, — мне лишь весьма памятна их странная особенность:чем дольше на них смотришь, тем темнее и темнее они становятся. Это былавысокая, стройная, легкая в движениях девушка, воплощенная грация иприветливость, в особенности когда ее окружало оживленное общество; пристольких прелестях ей весьма охотно прощали то обстоятельство, что ееручки и ножки могли бы, пожалуй, быть и поменьше и поизящней. ПритомКандида прочла гетевского «Вильгельма Мейстера», стихотворения Шиллера и«Волшебное кольцо» Фуке и успела позабыть почти все, о чем там говорилось;весьма сносно играла на фортепьянах и даже иногда подпевала; танцевалановейшие гавоты и французские кадрили и почерком весьма разборчивым итонким записывала белье, назначенное в стирку. А если уж непременно надовыискать у этой милой девушки недостатки, то, пожалуй, можно было неодобрить ее грубоватый голос, то, что она слишком туго затягивалась,слишком долго радовалась новой шляпке и съедала за чаем слишком многопирожного. Непомерно восторженным поэтам еще многое в прелестной Кандидепришлось бы не по сердцу, но чего они только не требуют! Прежде всего онихотят, чтоб от всего, что они ни изрекут, девица приходила всомнамбулический восторг, глубоко вздыхала, закатывала глаза, а иногда накороткое время падала в обморок или даже лишалась зрения, что являет собойуже высшую ступень женственнейшей женственности. Далее помянутой девицеполагается распевать песни, сложенные поэтом, причем мелодия должна самародиться в ее сердце, после чего ей (то бишь девице) надлежит внезапнозанемочь, и тоже начать писать стихи, однако весьма стыдиться, когда этовыйдет наружу, невзирая на то что она сама, переписав их нежным почеркомна тонко надушенной бумаге, вручит поэту, который своим чередом такжезанеможет от восторга, что ему, впрочем, никак нельзя вменять в вину. Естьна свете поэтические аскеты, которые заходят еще дальше и полагают, чтоесли девушка смеется, ест, пьет и мило одевается по моде, то это противновсякой нежной женственности. Они почти уподобляются святому Иерониму,который запрещает девушкам есть рыбу и носить серьги. Им надлежит, таквелит святой, вкушать лишь малую толику чуть приправленной травы,непрестанно быть голодными, не чувствуя голода, облекаться в грубые, худосшитые одежды, которые скрывали бы их стан, и прежде всего избрать себе вспутницы особу серьезную, бледную, унылую и несколько неопрятную.

Веселость и непринужденность вошли в плоть и кровь Кандиды, и потому ейболее всего по душе были беседы, пролетавшие на легких, воздушных крыльяхбеззлобного юмора. Она покатывалась со смеху при всем, что ее смешило; она